| |
Таблетка от боли
Зачастую
сталкиваешься с весьма
оригинальным представлением
о способах манипуляции,
особенно если прежде
требуется разъяснение
моральных сторон этого
"дела", де, влияем мы друг
на друга повсеместно и
только помыслы наши могут
стать мерилом праведности;
вообще, простое обозначение
известных предметов своими
именами, а действий человека
– своими названиями чаще
вызывают гнев, чем принятие,
взрыв эмоций, чем смирение…
перед собственными
слабостями. Если же кто
готов идти на компромисс со
своими "тайными" помыслами,
готов согласиться, что
намерен повлиять, например,
на подчиненного только лишь
для того, чтобы процесс
пошел успешно, чтобы прибыль
росла лучше, тогда смирение
такое больше похоже на
снисхождение – эдакий
снисходительный тон слышится
в голосе человека, он готов
принимать "поучения", лишь
бы они были простыми,
надежными, разовыми и окончательными, как
таблетка от головной боли.
…В этой
женщине все казалось слишком
округлым, может быть даже
стильным, как это есть у
автомобилей корейских фирм;
еще она будто и не
стеснялась своих габаритов,
как у Чичикова, не слишком
больших, но и не малых…
Кажется, мог обратить на
себя внимание прежде всего
ее крючковатый нос, как-то
слишком уж выделяющийся на
всем лице с остальными
чертами – мелкими,
игрушечными: к примеру,
глаза смотрелись бусинками,
губы - как детский рот,
который собрался в дудочку
для поцелуя, ну а уши,
видневшиеся, если прядь
редких волос отводил ветер,
ее рука, и вовсе были не из этого набора,
из которого природа собирала
ее внешность. И очки,
которыми некоторые
поправляют свое зрение, а
другие прикрывают
увесистость носа, сползая
ближе к кончику носа,
придавали взгляду ту тяжесть
и тот "шарм" неприступности,
который почему-то
получается, если глаза
смотрят, будто цепляя
взглядом оправу – ободок
наверху; а может все проще –
она привыкла смотреть
искоса, как недоверчивые
люди смотрят, всегда
примеряя по себе всех и все
вокруг…
Когда ее
спрашивали, почему она вот
так вот вдруг ушла от мужа,
ушла из семьи, о которой у
всех было мнение как о
порядочной и интеллигентной,
она смотрела на вопрошающего
некоторое время – смотрела
пристально в глаза,
театрально выдерживая паузу,
- а потом отвечала, при этом
придавая голосу то
придыхание, которое
возникает у человека, если
он вынужден делиться чем-то
сокровенным, необычным,
может быть даже постыдным.
-Вы даже
представить себе не можете,
- говорила она, - что мне
приходилось там выдерживать,
чему свидетелем я была…
Любопытство
обычно взыгрывалось у
собеседника невероятно
сильно, и дальше человек
требовал разъяснений, делая
это прямо – в вопросах и
домогательствах, или, если
человек этот был хоть
немного затронут культурой
или представлениями о
порядочности, делая это
изощренно – в наводящих
вопросах, в сравнениях, и
при помощи других приемов,
не столь затейливых, чтобы
быть не замеченными… этой
дамой. Она выдерживала
разговор на протяжении того
количества времени, которое
необходимо, чтобы человек
совсем уж "изошелся" от
любопытства, а потом либо
переводила тему, либо просто
ретировалась с места –
переступая ногами, уходила
прочь. Таким образом у всех
оставалось ощущение
незавершенности, а самым
навязчивым в желаниях было
по-прежнему самое
значительное из всех
стимулов – любопытство.
Прошло время
и только некоторые при
встрече с ней не задавались
целью любопытствовать
дальше; остальные донимали
ее, теперь уже получая
некоторые намеки, и вовсе
порочащие честь покинутой
семьи. Не искушенные в
подлости и "инрижных делах"
взрослая чета и их сын,
некогда покинутый так
внезапно и так… вероломно,
искали способы для
реабилитации, впрочем,
отлично понимая, что как раз
втягиваться в
"реабилитационный процесс"
никак нельзя, чтобы не
оказаться окончательно в
роли обвиняемых всем
обществом. Даже вторая и
удачная женитьба не повлияла
на тайные пересуды, что как
мухи кружились над этой
семьей, а рождение ребенка
вызвало у окружения
единственный интерес,
связанный со способами
"вычисления" "генетической
истины" в происхождении
родных детей, и методов
отличия родных от бастардов.
Одним словом, семья эта
подошла к той черте, за
которой начинаются отчаяние
и болезни.
Таких часто
называют "ботаниками", и с
ними обходятся с
вальяжностью избранных, либо
с ненавистью, которой
подвержены все, кому есть
зачем опасаться участи
изгоя. Похоже, он не был
испорчен родителями,
мечтавшими в сыне
облагородить свой род, либо
увидеть в нем гения. Парень
просто рассуждал, и держался
просто, не исполняя ролей,
не сравниваясь каким-либо
образом – он говорил о том,
что наболело, больше всего
опасаясь за здоровье своей
матери.
-…Поскольку
она ушла, забрав детей –
наших с нею детей, мы решили
обеспечить ее жильем, чтобы
дети, прежде всего дети не
ютились в хрущевке с ее
родителями. Вы знаете, я был
очень удивлен, когда до меня
дошли слухи, что все это
делается только из страха,
потому что мы боимся, что
она что-то расскажет о нашей
семье, о тайнах нашей жизни.
Все-таки удивительно, что
так можно оболгать; так
виртуозно можно преподнести
простое желание благополучия
как страх перед позором. И
хоть бы она сказала кому-то
из наших общих знакомых, в
чем мы так порочны, что ей
пришлось уйти из нашей
семьи! Так нет же,
раззадоривает всех интригой,
а мама после каждого
разговора по телефону
хватается за сердце… Я
понимаю, да и все мы
понимаем, что если не
игнорировать ее выходки,
тогда можно впасть в абсурд,
когда нам придется, боже
упаси, оправдываться. Но… но
вот прошло уже столько лет,
а страсти не улеглись.
Какой-то след остался, я
замечаю это каждый раз,
когда у нас собираются
гости, будто незримо
присутствует она. Мне порой
и самому начинает казаться,
что что-то такое есть, чего
я должен опасаться, и о чем
никто знать не должен.
Казалось,
этот человек не требовал, и
не ждал какой-то абсолютной
панацеи; поначалу мне даже
подумалось, что он
согласился встретиться
просто чтобы выговориться,
как иной раз случается, что,
казалось бы, расскажешь все
как есть, или так, как
хочешь, чтобы было, глядишь,
и в жизни все так
обустроится.
-И все-таки,
нет ли у вас ощущения, что
она использует этот дешевый
прием, направляя всех по
ложному следу, чтобы не
только сокрыть истинную
причину вашего развода, а
чтобы еще и шантажировать,
требуя чего-то большего, чем
квартира?..
Он
призадумался, отвечал
спокойно, уверенно:
-Деньги я
перечисляю на ее счет каждый
месяц, с детьми встречаюсь,
"как только, так сразу"…
Ну, то есть, мне запрещено
проявлять в этом деле
инициативу, поэтому это она
определяет и объявляет мне,
когда я должен заехать за
сыном, а когда погулять с
дочерью…
-И все-таки,
- повторялся я, - как-то
странно выглядит ее
поведение, если не
учитывать, что только из-за
ненависти одной она может
шантажировать вас… Есть ли
ощущение недоделанности,
неудовлетворенности; или она
чувствует вину? – тут
невозможно было не
улыбнуться…
А он вдруг
закивал.
-Я думал и
над этим. Ведь инициатором
нашего развода был ее отец.
Дело в том, что он состоит
активистом одной из…
агрессивных партий, если так
можно сказать, и это он
решил чистку рядов устроить
со своей семьи… Хотя, с
большим трудом можно
поверить, чтобы она
испытывала чувство вины.
Ведь по сути, она выходила
за меня замуж, потому что я
был сыном известного отца.
Но когда наступила
перестройка и все смешалось,
известность перестала давать
значительные деньги, а
торгашами мы не пробовали
стать. А они вот тогда-то и
ринулись в политику,
тогда-то она и высказалась…
В общем,
ситуация казалась тупиковой,
и разве что моя работа с
матерью парня могла дать
шанс, что отношение взрослой
женщины к клевете изменилось
бы. Решив про себя таким
образом, я задал, что
называется, на всякий
случай, такой вопрос:
-Вы готовы
просить у нее прощения?
-Да за что
же?!
-За то, что
не удержали ее…
Удивление
исказило его лицо – оно
стало глупым, даже смешным.
-За то, что
никак не можете смириться с
необходимостью только
изредка встречаться с
детьми. За то, что купили им
не большую, шикарную
квартиру в центре города, а
всего лишь трехкомнатную – в
Х…ском районе… Ну и за то,
что искалечили ей жизнь,
просто оказавшись у не на
пути раньше, чем наступила
перестройка… Она, конечно
же, начнет возражать, и все
ее возражения сведутся к
одному, что вы слишком много
на себя берете. Вот тут-то и
спросите ее, что еще вы не
взяли на себя? Что именно вы
упустили из того, что она
знает… Вы понимаете, куда
заведет вас такой разговор?
Ведь клевета, которая вам не
дает покоя – это все тот же
упрек! Упрек, естественно, с
ее стороны!
Пытаясь
сообразить, он хмурился – с
каждой минутой все больше
становилось очевидным, что
как раз на такой разговор он
не пойдет; со мной
соглашаться он не
намеревался, естественно, не
понимая до конца замысла. А
мне хотелось дождаться,
когда он сам придет к
завершению в своих
"мытарствах", когда он хоть
ненадолго отрешится от
шаблонных реакций. Ничего-то
я не дождался. Вот и
пришлось подтолкнуть его к
тому, чтобы он хотя бы
намерения свои высказал
вслух, все-таки принимая как
версию – ее поведение как
упрек в их адрес, и пока не
более.
-Упрекая, -
рассуждал я, - человек
непременно ждет
удовлетворения, что его,
обиженного, поймут, а
точнее, в вашем случае, что
значимость ее в вашем круге
не уменьшилась, а осталась
прежней. Быть принятым у вас
– это мечта ее детства,
мечта ее родителей, которые
теперь компенсируют свою
классовую ущербность
причастностью к
коллективному движению. Они
и она вышли из того мира,
который недавно прекратил
свое официальное
существование, но, по
существу, люди до сих пор
переживают, если против
образованного и
интеллигентного человека
могут выставить только
финансовую состоятельность.
Только самые отъявленные
люмпены, вдруг
"приподнявшись", не
задумываются о своей
избранности, впрочем, ее
купить можно, выставляясь на
экране телевизора… Не буду
растекаться по древу, вижу –
понимаете о чем говорю. Ваше
право – подумать хорошенько,
как можно помочь ей занять
окончательное место, чтобы
больше не надеяться на
чудеса…
Мужчина идею
принял, но в планах оказался
совершенным интеллигентом –
человеком благородным,
готовым терпеть, только бы
не было нарушений норм этики
и морали; хотя, о
переживаниях матери мы не
забывали…
-Что будет,
когда она окажется в
положении откровенной
клеветницы, когда все, кто
мог прислушиваться к ней,
вдруг встанут в круг и молча
будут ждать, что она скажет
в свое оправдание, как
поступит дальше, уличенная в
самой банальной подлости?
-Она запретит
мне встречаться с детьми.
-Надолго?
-Не надолго,
потому что дети без меня не
могут, а еще потому, что
наши дела идут в гору –
растет и финансовое
положение…
-Вы купите
свое право встречаться с
детьми?
-Я это делаю
всякий раз, потому что не
только ежемесячные переводы
ей нужны, но и "разовые
конверты" с двумя-тремя
сотнями, просто подарки…
-Так что вам
стоит поговорить с ней,
начиная с вопроса про
упрек?..
…Спустя
неделю он мне рассказал, что
пригласил ее вечером в
гости, после того, как у них
состоялся недолгий разговор
тет-а-тет – во дворике, у
детских качелей. Они
смотрели, как дети бегают,
играют, а он ей задавал те
самые вопросы, о которых мы…
"порассуждали"… С упреком
получилось верно – хоть она
отказалась от такого
определения, но вся ее речь
так и была пронизана
чувством обиды, потому что они,
то есть родня мужчины, с
самого начала держали ее на
самых обидных ролях,
выказывая одно только
пренебрежение, будто
снисходили до ее уровня из
вежливости и из-за того, что
она стала матерью их внуков.
Не нужны ей их подачки, а
принимать вынуждена, потому
что связалась и родила
детей… Не отдает детей,
потому что так негоже делать
матери. А говорит всякие
намеки про моральную сторону
их жизни, вернее, намекая на
это, чтобы неповадно было…
-…Боже мой,
до какой же степени глуп я
по жизни, что мог связаться
с этим человеком! –
воскликнул только однажды
молодой человек, выразив
эмоции, вероятно удержать
которые был не в силах. – Я
заставил-таки ее несколько
раз повторить, что ничего
аморальную про нашу семью
она сказать не может, а
потом, как вы рекомендовали,
попросил у нее прощения, за
что получил в ответ угрозы,
что, если мы по-прежнему
будем так относиться к ней,
она ославит нас и через
газеты, а то и через
телевидение, благо, нынче
журналисты охочи до любой
падали. Получалось, что мы
должны приглашать ее
по-прежнему на наши вечера,
давать ей возможность
общаться с нашими друзьями у
нас дома…
Она была
приглашена в гости, и
буквально в самом начале все
услышали записанный на
диктофон разговор во дворе. Он,
обратившись к ней, попросил
ее сказать, что же она имеет
ввиду, всем распространяясь
о какой-то тайне, из-за
которой ей пришлось уйти из
их семьи. Она была
растеряна, но скоро очень
взяла себя в руки и сказала,
что именно отец семейства,
ее свекор, домогался ее…
Естественно, что вся
посмотрели на этого отца
семейства и всем стало от
души смешно – смешным
представлялось поведение этого человека
в роли ловеласа…
С тех пор
прошло не много времени. Они
снова встретились, когда
женщина передавала детей для
воскресной прогулки; и тогда
состоялся странный, на его
взгляд, разговор, во время
которого она вела себя
совсем не так, как прежде.
-Она
смеялась, откровенно
заискивала, потом так ловко
подвела меня к интиму, что я
даже растерялся немного. Она
призналась, что делала все
потому только, чтобы
обратить на себя внимание,
тогда как, вопреки воле
своего отца, хотела начать
все сначала. Говорила она
так, что я даже верить
начал, вот только
прокололась, когда стала
уверять, что, все-таки, отец
мой пытался с ней… ну, как
бы вступить в интим…
-И вы ей не
поверили? – спросил я.
-Нет,
конечно!
-И правильно
сделали! Теперь никто ни
единому ее слову верить не
будет, даже если она
покается в том только, что
пошла на поводу у своего
отца, не совсем представляя
последствий, даже если
признается, что по-прежнему
небезразлична к вам, хотя и
любит светские круги, ваши
вечеринки в обществе
известных людей искусства и
культуры, любит обстановку
вашего дома. Теперь она сама
себе верить не будет, даже
не имея права на упрек…
_________________
|
|
